Свои люди - сочтемся — Страница 20
) Да уж мы лучше ее с собой возьмем.
Уходят. Тишка прибирает кое-что; сверху сходят Устинья Наумовна и
Фоминишна. Тишка уходит.
Фоминишна. Уж пореши ты ее нужду, Устинья Наумовна! Ишь ты, девка-то
измаялась совсем, да ведь уж и время, матушка. Молодость-то не бездонный
горшок, да и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по
тринадцатому году замуж шла, а ей вот через месяц девятнадцатый годок минет.
Что томить-то ее понапрасну. Другие в ее пору давно уж детей повывели.
То-то, мать моя, что ж ее томить-то.
Устинья Наумовна. Сама все это разумею, серебряная, да нешто за мной
дело стало; у меня женихов-то, что кобелей борзых. Да ишь ты, разборчивы
очень они с маменькой-то.
Фоминишна. Да что их разбирать-то! Ну, известное дело, чтоб были люди
свежие, не плешивые, чтоб не пахло ничем, а там какого ни возьми -- все
человек.
Устинья Наумовна (садясь). Присесть, серебряная. Измучилась я нынче
день-то деньской, с раннего утра словно отымалка какая мычуся. А ведь и
проминовать ничего нельзя, везде, стало быть, необходимый человек. Известное
дело, серебряная, всякий человек -- живая тварь; тому невеста понадобилась,
той жениха хоть роди, да подай, а там где-нибудь и вовсе свадьба. А кто
сочинит -- все я же. Отдувайся одна за всех Устинья Наумовна. А отчего
отдувайся? Оттого, что так уж видно устроено,-- от начала мира этакое колесо
заведено. Точно, надо правду сказать, не обходят и нас за труды: кто на
платье тебе материи, кто шаль с бахромой, кто тебе чепчик состряпает, а где
и золотой, где и побольше перевалится,-- известно, что чего стоит, глядя по
силе возможности.
Фоминишна. Что говорить, матушка, что говорить!
Устинья Наумовна. Садись, Фоминишна,-- ноги-то старые, ломаные.
Фоминишна. И, мать! некогда. Ведь какой грех-то: сам-то что-то из
городу не едет, все под страхом ходим; того и гляди, пьяный приедет. А уж
какой благой-то, господи! Зародится же ведь эдакой озорник!
Устинья Наумовна. Известное дело: с богатым мужиком, что с чертом, не
скоро сообразишь.
Фоминишна. Уж мы от него страсти-то видали. Вот на прошлой неделе,
ночью, пьяный приехал: развоевался так, что на поди. Страсти да и только:
посуду колотит... "У! -- говорит,-- такие вы и эдакие, убью сразу!"
Устинья Наумовна. Необразование.
Фоминишна. Уж и правда, матушка! А я побегу, родная, наверх-то --
Аграфена-то Кондратьевна у меня там одна. Ты, как пойдешь домой-то, так
заверни ко мне,-- я тебе окорочек завяжу. (Идет на лестницу.)
Устинья Наумовна. Зайду, серебряная, зайду.
Подхалюзин входит.
Устинья Наумовна и Подхалюзин.
...
Он всегда носил при себе эти монеты. Они заманчиво звенели, оттягивая пустой
мешочек кармана. Монеты были разные. На самых больших, цвета золота с кровью, с
одной стороны красовались две крохотные колонны, под ними -- завитушки волн,
сзади них -- солнце, наполовину вынырнувшее из моря; с другой стороны восседала
женщина с повязкой на глазах, веткой в левой руке, весами -- в правой. Другие,
полегче, потоньше, серебристого цвета, являли с одной стороны цифру 9. а может,
и 6, как взглянуть, а с другой -- раскрытую ладонь.
Реже всего попадались совсем маленькие, с дырочкой посередине; звались они
куартильо.
Чем ближе была зима, тем сильнее пахло металлом и влажно липли к руке монеты,
которые он, просыпая пепел на плиты, выгребал чуть не с самого дна бочонков.
Однажды он ощутил, что пепел сжал ему руку, и быстро вынул ее, не поняв со
страху, впрямь ли что-то схватило его за дрожащие пальцы. Во рту у него
пересохло. Он едва успел отдернуть руку, одетую, словно в перчатку, в пепел
сгоревших костей. Крики... вопли...скрип мачт... языки всепожирающего пламени...
удары топора... а там, еще дальше, грохот аркебузов да едкий запах дегтя, пороха,
смолы и соленых морских волн.
Он стоял в галерейке. Все было выдумкой. Сном. Бабушкиной сказкой. Он стоял в
своей галерейке, сосал тростник, с уголков рта усами стекал мед, летали мухи.
Медленный взмах руки...
Мед обволок его нежным теплом, словно сладкий плод или ангел, словно звук
тростниковой флейты. Нет, звуки -- это сок. Надо будет взять флейту, поиграть на
ней здесь, будто ты сосешь стебель и сок обращается в звуки. Пальцы, паучьи
лапки, станут быстро открывать-закрывать дырочки, то выпуская звук, то
преграждая ему дорогу. Снова мед. Снова радость. В галерейке никого не будет.
Флейту услышат в темноте вдали, и сам он окажется далеко, совсем далеко, без мух,
без усов из меда.
Маленький пришелец мало знал о галерейке. Да можно ли много знать о печальном
сочетании дерева, камня, металла, съеденных временем и ливнями? Стена, подпорки,
пол из квадратных кирпичей, однобокий навес, черепица на черном тростнике, туго
прикрученном пыльными лианами к грубым стволам балок...
| Мигель Анхель Астуриас
«Владетель сокровищ»
|
| Александр Николаевич - был знаменитым драматическим писателем
Островский Александр Николаевич
А.Н. Островский и Государственный Академический Малый театр
Русский Шекспир
Все статьи
Дикой и Кабаниха (исключение в русском купечестве или они типичны?)
Женская доля (по пьесе А. Островского “Гроза”)
Анализ финальной сцены драмы А.Н. Островского «Гроза»
Вызов дикой силе
Драма «горячего сердца» в пьесе А.Н. Островского «Бесприданница»
Все рефераты и сочинения
Барстоу Стэн
Никитин Иван Саввич
Полный список электронных библиотек, созданных и поддерживаемых под эгидой Российской Литературной Сети представлен на страницах соответствующих разделов веб-сайта Rulib.net |
