... Итак, было б тебе известно, что завтрашний день ты будешь моею любезною женою! Розина. Скорей утоплюсь в Мойке! [Один из каналов в С.-Петербурге. (Примеч. Нарежного.)] Руперт. О! в таком случае и пастор венчать не станет. Немецкие духовные все вообще преразумные люди. Если ж не утопишься, то будешь за мною. Розина. Так не хочу же умирать назло вам. Буду жить, и - не вашею женою. Руперт. Пустяки! и не приметишь, как обвенчают! Розина. Но что вам приятности, если я на первом бале в биргер-клубе встречусь с моим любовником, и... Руперт. Этого-то не будет, потому что ты никогда не будешь в клубе. А хотя бы и случилось, так разве я первый буду из политиков, которого жена обманывает? От этой беды никто не умирает, а особливо из немцев. Розина. Ну, не совестно ли вам, дядюшка, что вы честную девку, да еще и близкую родственницу, с намерением хотите сделать - ах! стыдно и выговорить! Руперт. Что? С чего ты это взяла? Я желал бы видеть тебя целомудреннее всех Сусанн на свете. Впрочем, если ты и впрямь станешь упорствовать и не соглашаться на благие мои намерения, так по мне с богом, хоть на все на четыре, и вешайся на шею, кому хочешь. Розина. С радостью, эту ж минуту! отдайте мои деньги! Руперт. О, о! нельзя ли потише? Первое: ты не знаешь счетов моих с покойным братом, а сверх того не рассудила, чего ты сама мне стоишь! Розина. Что это значит? Вы хотите отпереться в деньгах моих? Возможно ли? Ведь я была уже пятнадцати лет, как лишилась батюшки, и очень помню последние слова его, в коих изъяснялся прямо, что оставляет мне, собственно мне, тридцать тысяч рублей. Это было при вас; для чего вы тогда не упомянули ему о своих счетах? Руперт. Здравая политика не позволяет оскорблять умирающего...
|