«Гроза»

... Всего смешнее
было то, что он был одет почти так же, как все, не хуже, не лучше, чисто,
даже с некоторою изысканностию и с поползновением на солидность и
собственное достоинство. Это равенство наружное и неравенство внутреннее,
его беспокойство за себя и в то же время беспрерывное самоумаление, - все
это составляло разительнейший контраст и достойно было смеху и жалости. Если
б он был уверен сердцем своим (что, несмотря на опыт, поминутно случалось с
ним), что все его слушатели были добрейшие в мире люди, которые смеются
только факту смешному, а не над его обреченною личностию, то он с
удовольствием снял бы фрак свой, надел его как-нибудь наизнанку и пошел бы в
этом наряде, другим в угоду, а себе в наслаждение, по улицам, лишь бы
рассмешить своих покровителей и доставить им всем удовольствие. Но до
равенства он не мог достигнуть никогда и ничем. Еще черта: чудак был
самолюбив и порывами, если только не предстояло опасности, даже великодушен.
Нужно было видеть и слышать, как он умел отделать, иногда не щадя себя,
следовательно с риском, почти с геройством, кого-нибудь из своих
покровителей, уже донельзя его разбесившего. Но это было минутами... Одним
словом, он был мученик в полном смысле слова, но самый бесполезнейший и,
следовательно, самый комический мученик.
Между гостями поднялся общий спор. Вдруг я увидел, что чудак мой
вскакивает на стул и кричит что есть мочи, желая, чтоб ему одному дали
исключительно слово.
- Слушайте, - шепнул мне хозяин. - Он рассказывает иногда прелюбопытные
вещи... Интересует он вас?
Я кивнул головою и втеснился в толпу.
Действительно, вид порядочно одетого господина, вскочившего на стул и
кричавшего всем голосом, возбудил общее внимание. Многие, кто не знали
чудака, переглядывались с недоумением, другие хохотали во все горло.
- Я знаю Федосея Николаича! Я лучше всех должен знать Федосея
Николаича! - кричал чудак с своего возвышения...